Долгая помолвка - Страница 61

Всхлипнув еще раз, Матильда приходит в себя и говорит, что дважды вымоет руки, прежде чем возьмет это письмо.

ВЛЮБЛЕННЫЕ ИЗ БЕЛЬ ДЕ МЭ

"Хагенау, 31 июля 1924 года.

Мадемуазель Донней!

Я никогда не умела писать, как вы, так что, может статься, не сумею все как надо объяснить до того рокового утра, когда меня разбудят, чтоб сказать — пора. Мне не страшно, мне никогда не бывает страшно за себя, знаю, что меня остригут, а затем отсекут голову, но я стараюсь об этом не думать, так я всегда поступаю, когда тревожно на сердце. Но теперь, когда я вынуждена подыскивать слова, мне нелегко, вам понятно?

Я не стану вам рассказывать о том, что они называют моими преступлениями. Все время, пока меня с разными подковырками допрашивали с одной целью — погубить, я ничего не сказала, ничего. Это вам подтвердит, вручая письмо, мой адвокат. Поймали меня из-за моей глупости: я застряла в Карпентра. Рассчитавшись с этим Лавруйем, мне следовало бы сразу смыться куда-нибудь. Тогда я не оказалась бы тут и никто бы не разыскал меня. А у меня еще был пистолет в дорожной сумке, такая я дура. Я бы без смущения рассказала обо всем перед зрителями на процессе, всю правду о Лавруйе и о том, что он двадцать часов скрывал помилование Пуанкаре. Естественно, они не хотели это услышать. И все они повинны в убийстве моего Нино. Им нужно было мое признание в убийстве всех этих крысиных рож, хотя они заслуживали большего, чем смерть. Произведенный потом в лейтенанты Тувенель, стрелявший в траншее, прокурор на процессе в Дандрешене, капитан Ромен, и оба офицера — члены суда, уцелевшие на войне — тот, что с улицы Ла Фезандери, и другой — с улицы Гренель, все они получили по заслугам, и я радуюсь этому. Говорят, что я их наказала, действуя с преднамеренными целями потому, что их обнаружили бездыханными в весьма подозрительных местах, в низкопробных отелях. Но кто это сказал? Во всяком случае, не я.

Не стану вам рассказывать об этих подонках, я припасла для вас нечто поинтереснее. Я не сделала этого раньше, зная, что вы, как и я, ищете правду в траншее Человека из Буинга, называемого также Бинго. Вы могли, сами того не желая, помешать осуществлению моего плана, либо, узнав слишком много, невольно способствовали бы моему аресту. Теперь, в ожидании своего последнего часа, для меня это уже не имеет значения. Когда вы прочтете это письмо, я уже буду мертва и счастлива тем, что могу наконец успокоиться, освободиться от этой ноши. И еще я знаю, что вы чем-то похожи на меня, тем, что продолжаете столько лет искать правду, верны своей любви на всю жизнь. Мне приходилось продаваться, но любила я одного Нино. Да еще я вспоминаю бедную крестную, которой многим обязана, она так страдала из-за того, что я не хочу вам отвечать, но я все правильно сделала, и теперь она знает об этом. Там, где она сейчас находится и где я скоро к ней присоединюсь, она обрадуется, что я все же написала вам. Понимаете?

Она наверняка вам рассказывала, что я знаю Анжа Бассиньяно всю жизнь. Мы родились в одном квартале Бель де Мэ, что в Марселе. Он остался один, а я с вечно пьяным отцом. Но не плачьте, мы не были несчастны, дети не бывают по-настоящему несчастны, мы вместе с другими играли на улице под платанами, и уже тогда Нино был самым красивым, самым хитрым и самым нежным со мной парнем. В тринадцать или двенадцать лет мы перестали ходить в школу, проводили время на пустырях, а вечера на улицах, спускавшихся в Шют-Лави, куда никто не совал носа с наступлением ночи. Мы занимались любовью стоя, мы мечтали. Я была на несколько месяцев моложе его, но отличалась большей решительностью. Потом болтали, что это Нино отправил меня на панель. Да я сама туда пошла, такой была моя планида, а впрочем, они были правы: Нино подтолкнул меня, ведь он хотел есть, и я тоже, нам нужна была одежда, чтобы пойти на танцы и любить друг друга в настоящей постели, как все. Может, я не очень ясно выражаюсь и вам трудно понять меня, вы девушка из другого круга, богатая. Мы не были знакомы, но мой болтун-адвокат сказал, что вы в детстве упали и случилось несчастье, так что — как знать? Я хочу сказать, что готова была зарабатывать любым способом, лишь бы мы были вместе, были счастливы, и этим мы были похожи на вас и вашего жениха. Ведь любят все одинаково, любовь приносит и счастье, и несчастье.

Мы с Нино были счастливы до 1914 года. Снимали маленькую квартирку на Национальном бульваре, на углу улицы Лубон. Я купила обстановку из грушевого дерева, постель, шкаф и комод с ракушками. У меня был и холодильник, жемчужная люстра, горшки для камина из лиможского фарфора. Для работы я снимала комнатенку напротив вокзала Аранк. Я имела дело с таможенниками, моряками, буржуа с улицы Республики. У Нино были свои заботы, его уважали в барах, все шло как по маслу до того проклятого дня, когда он ввязался из-за меня в драку с одним известным сутенером, сыном Жоссо, который облизывался на меня как кот на сметану. Но вам все равно не понять этих дрязг, так что и объяснять не стану. Нино вытащил нож, которым до этого пользовался лишь для обрезки кончика сигар, и его заперли в тюрьму Сен-Пьер на пять лет. Конечно, я ходила на свидания, он ни в чем не имел недостатка, только считал дни, которые тянулись слишком медленно. В 1916 году, когда ему предложили выбор, он предпочел присоединиться к тем, кто умирал за родину. Так, перебираясь от одного Вердена к другому, он и оказался в снегу и грязи перед траншеей Человека из Буинга.

Вечером, накануне того дня, когда его убили, он продиктовал письмо ко мне, в котором писал о своей любви и о своем горе. Крестная рассказала вам об этом, я здорово на нее за это наорала. У нас с Нино был шифр для переписки, чтобы я всегда знала, где он находится. Так что я могла его найти, когда их отводили на отдых, я имела доступ в эту зону, как все трудяги, и куда не пускали буржуазок. Но были среди них и такие, что выдавали себя за шлюх, лишь бы повидать своего мужчину.